Ударные доносились из самого чрева стадиона. Бил метроном. Казалось, ударник сидит где-то в подтрибунных помещениях и в отчаянье от того, что стадион, как и накануне, заволокло облаками и снова все отменили, выносит из своего инструмента самую его беспокойно ворочающуюся душу. 

 

Я вышел на тренерский мостик прямо посреди биатлонного стадиона. Впереди были позиции спортсменов, сзади — штрафной круг и трасса. Так мне сказали, потому что увидеть это было нельзя, хотя во всю силу били прожекторы. Но они не могли пробить это молоко. Казалось, я протяну в него руку и достану оттуда кусок густого облака. Ничего не было видно в метре от меня. И в полуметре. Ватная мгла сковала стадион. И этот ударник заколдованно все повторял и повторял свою трагическую тему.

 

Я вспомнил свой разговор пятиминутной давности с немолодым жителем этой горы, который рассказал, что устроился здесь волонтером. 

 

— Все это очень нехорошо,— сказал он тяжело.— Это на три дня обычно. 

 

Через пять минут облако вдруг стало чем-то растаскивать на рваные части. Еще через пять стадион был чист. Возникло солнце. Поверить в него было невозможно. 

 

Я позвонил исполнительному директору Союза биатлонистов России Сергею Кущенко и спросил, возможно ли все это. 

 

— Когда ветер из ущелья дует,— сказал он,— тогда облако быстро уходит. Проблема вся в том, что за ним в любой момент может прийти новое. И если мы все-таки стартанем, то может быть так, что приходит спортсмен на рубеж — и стадион опять накрывает. Так было на последнем этапе Кубка мира. На втором рубеже. Мы лидируем. Накрывает. Все, нет первого места. Потому что наше достижение — мы первые стреляем — оборачивается против нас. А после нас небо опять стремительно очищается. 

 

— А как же люди? 

 

— Перенос — серьезная конструкция,— сказал Кущенко.— Люди обычно покупают пакет билетов, и перенос рушит их планы. Транспортную ситуацию сложно контролировать. С телевидением большие проблемы. 

 

— А спортсмены как реагируют? 

 

— Спортсменов сегодня не выпустили даже. Они подняться на стадион не могли: шаттлы отменили из-за тумана. Но тут все в одинаковых условиях. У кого нервы крепче, тот выигрывает. 

 

— И видимо, еще до старта. 

 

— То есть для нас еще одна проверочка. А так сегодня кросс, зарядка... Некоторые, могу сказать, тренировались сегодня на лыжном стадионе. 

 

— То есть как? — удивился я. 

 

— Ну, без стрельбы, конечно,— успокоил меня Сергей Кущенко. 

 

Пока он говорил это, стадион опять накрыло облако. И снова в него можно было воткнуть руку и почувствовать его сопротивление. 

 

Из тоннеля под стадионом на его поверхность вышли два биатлониста — похоже, просто поглазеть на это все. 

 

— Старт, может быть, и будет,— сказал один.— Будет ли финнишш? 

 

Я понял, что это латышские стрелки. 

 

Я поднялся в пресс-центр. Там, можно сказать, аплодисментами встречали одного российского фотокорреспондента, который задолго до старта ушел в лес на трассу, чтобы занять хорошую точку для съемки. Он просидел в лесу час сорок, а гонка все не начиналась. Объявлений и музыки в такой дали от стадиона не слышал. И точка его ему нравилась все больше и больше, потому что ни у кого такой не было: никто даже близко к ней не подошел. То есть у него уже был эксклюзив. Так он и сидел, пока кто-то из волонтеров, проходивших мимо, не спросил, что он тут делает. "Да биатлонисты сейчас пойдут",— рассказал ему фотокорреспондент. 

 

— Да, сегодня уже лучше, чем вчера,— сказал мне через несколько минут президент Союза биатлонистов России Михаил Прохоров.— Завтра все состоится. 

 

Между тем вечером девушки-биатлонистки все-таки побежали, им повезло. А больше всех повезло Дарье Домрачевой: она стала трехкратной олимпийской чемпионкой. 

 

На следующий день я опять был на биатлонном стадионе. Внизу, когда ехали, начался еще и дождь. Наверху, на стадионе, он превратился в снежный ливень. 

 

На стадионе все-таки шла подготовка к старту. Спортсмены выкатывались для пристреливания по мишеням. И даже видны были сами мишени. 

 

Здесь, посреди стадиона на тренерском мостике, разрубающем стадион пополам, не спеша прохаживался четырехкратный олимпийский чемпион Александр Тихонов в своей такой известной длиннополой шляпе и не такой известной шубе. 

 

Все это было очень темного, почти черного, а может, даже и совсем черного цвета, в том числе и очки. Александр Тихонов не был здесь тренером, но на звание авторитета, по крайней мере морального, претендовал. К нему подходили тренеры и жаловались на погоду, на снег, на дождь, да на все... Он величественно кивал, а на вопрос, будет ли все хорошо сегодня, неторопливо ответил: "Бог даст" — так, словно он-то этим богом и был. 

 

Подошел к нему и я и спросил, сталкивался ли он, когда сам выступал за сборную, с чем-то подобным. 

 

— С такой погодой? — переспросил он и повернулся к мишеням, пытаясь разобрать их взором. 

 

Тут мишени, можно сказать, очень кстати опять заволокло облаками, то есть он сразу вспомнил. 

 

— Да, конечно,— кивнул он.— Бегу на эстафете последний этап, подбегаю к последнему рубежу, вообще ничего не вижу. Тогда сразу же восемь выстрелов — в землю, чтобы не тратить время, и дальше побежал. 

 

— То есть все равно надо было отстрелять эти патроны? — переспросил я. 

 

— По правилам, конечно, надо,— подтвердил он.— И все равно бронзу привез все-таки команде. 

 

Он поправил свою шляпу, которая была вся в ледяных сосульках, и опять посмотрел на мишени. Что-то бесовское в этом было: они снова оказались как на ладони. 

 

Таким образом, через нас и в самом деле стремительно мчались облака. Остановить их не представлялось возможным. 

 

— Ну, так-то мишени видно, глазами,— сказал господин Тихонов,— а вот через прицел можно и не разглядеть. Там дырочка-то ма-а-аленькая. Да, отложить могут опять. Спокойно отложат. 

 

— Ну, в такой-то шубе можно и подождать тут, под снегом,— улыбчато сказал ему один из тренеров, словно пытаясь понравиться. 

 

— А вот в такой шляпе долго не простоите,— не удержался я. 

 

— А что шляпа? — удивился Александр Тихонов.— Она еще теплее, чем у них у всех. 

 

Он показал на прицеливающихся спортсменов. 

 

— Сукно же теплое,— боролся он за свою шляпу. 

 

— А уши? — спросил я. 

 

— Хорошим ушам никакой мороз не помешает,— наставительно сказал Александр Тихонов.— А плохих не жалко. 

 

Я, правда, так и не понял, какими ушами он считает свои. 

 

А гонку-то уже и в самом деле опять отложили, на этот раз на пятнадцать минут пока. 

 

Через пять минут я был в небольшом офисе самого закрытого на этой Олимпиаде главы спортивной федерации. Это был офис Михаила Прохорова, президента Союза биатлонистов России. 

 

Господин Прохоров сказал, что не выходит на тренерский мостик, где в это время президентов национальных федераций столпилось, по-моему, больше, чем спортсменов на старте. 

 

— Могут отменить? — спросил я его. 

 

— 50 на 50. Сейчас заходил президент Международной федерации биатлона и сказал именно это: 50 на 50. Они же следят не только за тем, какая погода на стадионе, но и за тем, какая идет на стадион. 

 

В кабинете было еще несколько человек: Сергей Кущенко и другие официальные и неофициальные лица. Офис нависал прямо над финишем. Сквозь окна в пол в этот момент просматривались даже черные кружки мишеней. 

 

Здесь сейчас обсуждали очередной, вчерашний золотой финиш Дарьи Домрачевой. 

 

Я раньше, в свою очередь, слышал, что Союз биатлонистов России хотел сделать россиянками и ее, и Анастасию Кузьмину. Причем Кузьмина уже почти согласилась, переговоры были, можно сказать, в завершающей стадии, но тут она некстати выиграла чемпионат мира, который проходил в Сочи накануне Олимпиады, и передумала. 

 

А Дарью Домрачеву категорически не отпустил Олимпийский комитет Беларуси, который по правилам должен дать согласие: Дарья Домрачева была дорога ему не только как память, а как главная и единственная олимпийская надежда. Она не подвела Белоруссию (но подвела Россию). 

 

— Похоже, сейчас все-таки стартанут,— сказал Сергей Кущенко. 

 

— Что-то вы слишком спокойны,— сказал я Михаилу Прохорову.— Для такой гонки. 

 

До этого я видел, как пристреливались Антон Шипулин и Евгений Устюгов. Они, например, не выглядели спокойными. Евгений Устюгов два раза подходил к стрельбищу и каждый раз оставался, кажется, недовольным: похоже, что прежде всего самим собой. 

 

— Да, спокойный,— согласился господин Прохоров.— Потому что я больше, чем сделал, сделать уже не могу. Сам я бежать за них не могу. 

 

— Но если все пойдет так, как шло до сих пор, то придется,— предположил я. 

 

— Придется сделать что-то другое,— предположил и Михаил Прохоров. 

 

— Так! Есть! — воскликнул Сергей Кущенко.— Гаран (Евгений Гараничев.— А.К.) идет по внутренней ... Четвертый... А, Гаран уже второй!.. 

 

— А Шипа (Антон Шипулин.— А.К.)? — спросил Михаил Прохоров.— Не вижу его... 

 

— Все, стратегия понятна у них (на тот момент еще соперников наших — Фуркада и Свеннсена.— А.К.). Все экономить, отстрелять — и делать последний круг! 

 

— Устюгов упал! — крикнул кто-то в комнате. 

 

— Да что же это! — повернулся господин Прохоров к телевизору, на котором это было слишком хорошо видно, а лучше бы и не видеть.— Дыхание сбил... 

 

— Частота наших падений поражает,— прокомментировал еще кто-то. 

 

— Так, стреляют...— прильнул к окну Кущенко. 

 

Было такое впечатление, что облака разогнали. Светило солнце прожекторов. 

 

— Шипа — ноль (промахов.— А.К.), уходит первым! 

 

— Устюгов вместе с Малышко идут в группе,— всхрипнула рация.— Твою мать!.. 

 

— Я думаю, тебе тяжело будет по этой кашке бежать,— шептал Прохоров, обращаясь к уже лидирующему норвежцу Эмилю Свеннсену.— Ты же такой большой, ты вязнуть будешь... 

 

На себя бы посмотрел. 

 

— Симон сошел,— констатировал Кущенко. 

 

— Лучше бы Мартен (француз Фуркад.— А.К.) сошел. 

 

— Да он и так в конце,— засмеялся Прохоров. 

 

— Шипулин устал,— предупреждали тренеры друг друга по рации.— Пусть отдохнет... 

 

Очередной огневой рубеж. Малышко — ноль, Устюгов — ноль. А Шипулин и Гараничев, на которых все еще была надежда, промахивались. 

 

— Да все еще впереди...— повторял Прохоров.— Свеннсен уже не тот!.. Не тот Свеннсен!.. Плечами уже раскачивает!.. Тоже устал! 

 

Не выдержал и выбежал куда-то из комнаты Сергей Кущенко. 

 

— Ой-ой-ой! Пошел туман...— господин Прохоров посмотрел за окно. 

 

Там все было уже примерно ясно. Опять промахи, наших давно не было среди лидеров. 

 

Но среди лидеров уже был Мартен Фуркад. Он, в очередной раз отстрелявшись на ноль, догнал Свеннсена. 

 

— Ну что же вы, ребята...— вздохнул Михаил Прохоров. 

 

— Все, можно не париться,— произнес еще кто-то. 

 

— Ну нельзя же мазать больше одного!..— говорил Прохоров. 

 

Вернулся Сергей Кущенко. Тяжело было смотреть на него. 

 

— Опять Фуркад, что ли, выиграет? — безразлично спросил он, по-моему, самого себя. 

 

— На ноль отстреляет последний раз — выиграет,— добавил Прохоров.— Ничего, мы бьемся за медаль. 

 

Кажется, за медаль здесь бился уже только он один. 

 

— Нужно, чтоб все мазанули, а наши все попали,— сформулировал наконец Михаил Прохоров национальную идею. 

 

— О, Свеннсен пошел!..— крикнул Кущенко.— Все, пошел! 

 

- А Гаран — молодец,— вдруг обрадовался Михаил Прохоров.— Хорошо идет... Ох, Фуркад и Свеннсен финишировать начинают... 

 

Известно, что было потом. Выброшенная на финишную черту нога Фуркада. Вскинутые руки Свенcсена. Фотофиниш. Победа норвежца. 

 

Собирались из офиса президента Союза биатлонистов России молча и быстро. Я спросил Михаила Прохорова, поедет ли он на хоккей Россия—Норвегия. Еще можно было успеть. 

 

— Нет,— сказал он.— Я тут никуда больше не езжу. Тихо живу. Ничего не комментирую никому. 

 

То есть, хотелось добавить мне, не как обычно. 

 

— Помогаю, когда проблемы становятся уже неразрешимыми,— добавил он. 

 

Кажется, сейчас они уже именно такие. 

 

— У нас еще эстафеты,— предупредил господин Прохоров.— Мы еще не все сказали. 

 

Он сказал это и уехал. А я еще застал на финише Антона Шипулина. Он сдавал лыжи. 

 

— Снег очень тяжелый,— пожал он плечами. 

 

— Так это для всех так. 

 

— Да, но маленьким-то было легче. А мы большие. 

 

Я уж не стал говорить ему про то, какой большой Свеннсен. 

 

— Я видел, что вы больше, чем все, пристреливались... 

 

— Если бы от этого все зависело,— вздохнул Антон Шипулин. 

 

— А все это по большому счету от чего-то зависит, кроме каких-то великих случайностей? Когда силы всех примерно равны? 

 

— Да Бог уже, по-моему, все распределил,— констатировал Антон Шипулин. 

 

Увидел я тут, на финише, и Евгения Устюгова. Немецкий тренер, проходя мимо, оживился и сказал на неважном, но все-таки на русском языке: 

 

— Первый этап — бум-бум! 

 

И он пальцами показал, как Устюгов упал. 

 

— Снег,— виновато сказал ему Устюгов. 

 

— В каком смысле? — спросил я. 

 

— О снег запнулся,— пояснил он. 

 

АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ, "Коммерсант"